Владимир Куприянов, директор Инзенского деревообрабатывающего завода

Монологи провинциального директора пролетом из Милана в Кельн (с комментариями редакции)

Если верить строгой экономической науке, только третья часть российских предприятий имеет твердый шанс встроиться в рыночную экономику. Еще примерно треть выживут, если сумеют срочно модернизировать основные фонды, вложив тысячи долларов в каждое рабочее место. Остальные устарели и отстали настолько, что практически обречены. Интересно, что по этому поводу думает Владимир Куприянов. Ведь его Инзенский ДОЗ, казалось бы, по всем объективным параметрам — из последней категории.

Прямо спросить об этом директора в его последний приезд в Москву не удалось. В столице Куприянов был недолго и проездом — из одной загранкомандировки в другую. Сделал крюк, чтобы лично присутствовать на вручении диплома: Инзенский ДОЗ в который уже раз признан лучшим российским экспортером.

Неправильно, наверное, вот так сразу, в заголовке, выводить героя «провинциальным». Без специальных оговорок (дескать, в хорошем смысле провинциальный, в географическом) это не принято, неловко, почти обидно. Но что поделать, если Куприянов и в самом деле напрочь лишен и столичного гонора, и смешной менторской напыщенности, и вообще всех руководящих комплексов. Он без смущения рассказывает анекдотичные подробности из истории своего завода, совершенно не стесняется своей непременной присказки «ёпэрэсэтэ!», ироничен в отношении карьеры, во всяком случае не склонен выставлять собственные успехи в качестве примера для подражания.

Директор “Инзенского ДОЗа” — типичный представитель несуетливой русской провинции, испокон выработавшей главный жизненный (философский) принцип: «где родился, там и пригодился». Не та провинция, которая с пеленок рвется «наверх», в Москву, а та, что, сидя на месте, постоянно тянется к небу.

— В детстве меня все в небо тянуло. Думал, летчиком буду — и все, труба! Поехал в Саратов в авиационный техникум поступать, да по конкурсу не прошел. Отец меня сразу за руку: айда сюда, летчик! И привез в сельхозтехникум в Усолье, тут недалеко, под Сызранью. Ну, выучился, закончил. Потом сразу в сельхозинститут. Потом уже сюда, в Инзу — в «Сельхозтехнику» направили. Здесь и отец работал.

Не моё это было! Отец заставил — твое! Ну, и в «Сельхозтехнике» я как бы прошел все ступени этой самой карьеры. Механик, начальник цеха, зам по производству, главный инженер. А потом партия сказала: теперь давай попробуй на «древзаводе».

Вообще-то я знал, что у нас в Инзе фанеру делают. А из чего, как — понятия не имел. Я, честное слово, сначала думал: пошутили. Месяц на работу ходил, ничего не делал! Потом вижу: вроде, никто меня не отзывает, не снимает с директоров. Что ж воздух-то пинать? Засел в библиотеку, взял все пособия по фанере. Потом сам себя проверил: прошел по всей технологии, начиная от “проварки”. Благо, специалисты тут классные были, начальник цеха меня многому научила. Ну и всё, и начал работать.

Экономика — наука точная. То есть, как всякая точная наука, предпочитает иметь дело с абсолютными категориями: абстрактное число, «идеальный газ», идеальное предприятие. Может быть, именно поэтому так неискоренимы наши поиски «особого русского пути» реформирования хозяйства: сама российская действительность постоянно заставляет действовать по системе Станиславского — в предлагаемых обстоятельствах. А обстоятельства таковы, что «по науке» ничего не поделаешь. Никакой реанимации, доктор сказал в морг — значит в морг!

— Когда я в девяностом году дела принимал, открыл шкаф в директорском кабинете, а он весь резиновыми сапогами забит. На кой столько? Зам: «Ты что, Николаич! Дождь пойдет, здесь знаешь, какая грязь будет, ё-моё! Как начальство по территории водить?!» И правда, на территории стопроцентно можно было утонуть. В цеху однажды — уже при мне — натурально трактор застрял. Полы-то тогда земляные были.

А я из этого завода хочу конфетку сделать. И сделаю. Сейчас вентиляцию во всех цехах поставим. Деньги большие, зато пыли нигде уже не будет. Транспортеры закроем галереями, чтобы щепу и «дробленку» не раздувало. К осени асфальт положим — хоть в туфельках ходи. Травку посеем...

Что говорить, в социализме мы засиделись. Да тут еще долгое время наша Ульяновская область была в «красной зоне». Если бы мне с самого начала дали возможность работать самостоятельно — мы бы больше успели. Не давали работать. «Ульяновскмебель» зажимал. Я книгу Дейла Карнеги изучил от начала до конца, потому что только и строил, что отношения с властями. Теперь вырвались! Еще бы из финансовых тисков уйти. И все! Не мешай нам — мы налоги платим.

Отсюда следует, что ни травки, ни асфальта в достаточном количестве на древзаводе пока нет. В центре промплощадки только новенький, с иголочки, европейский особнячок — заводоуправление. Пришлось выстроить ради укрепления экспортных контактов. В старом как-то неловко стало принимать иностранных партнеров: трудно вести переговоры, когда “нужник” во дворе.

Секрет местного чуда, главная загадка особого инзенского капитализма именно в том и заключается, что на первый взгляд здесь поражают лишь экономические показатели. Высоких технологий на ДОЗе не замечено. Оборудование далеко не супер, в лучшем случае семидесятых-восьмидесятых. Зато работает в четыре смены! Качество выпускаемой фанеры — обычное, весьма среднее. Зато покупают ее строители даже из таких регионов, где есть собственные фанерные предприятия. Гнутокленые детали не отличаются сложностью (в основном это латы-«рессоры» для диванов и кроватей). Зато 95% их бесперебойно идет на экспорт. О прибылях не спрашивают, но известно, что бюджет Инзенского района (на территории которого расположено несколько крупных и даже уникальных предприятий) на 76% (!) состоит из налоговых отчислений куприяновского завода.

Впрочем, специалисты, побывав в гостях у Куприянова, в один голос отзываются о его неброском производстве: очень грамотный завод. Действительно, машины не новые, но отлично ухоженные, рабочие знают их, как самих себя. Технологический процесс лаконичен и отлажен до мелочей. Все цеха продуманно соединены единой системой транспортеров. Обычно коммуникации в землю прячут, а Куприянов наоборот — наружу вытащил: ремонт дешевле. В помещениях не тесно и не слишком просторно, а как говорится, в самый раз. Выпускаемая номенклатура не велика, зато идеально приспособлена к производственным возможностям…

— Ну, не то чтобы все идеально. Нам еще одна сушилка — во как нужна! Все оборудование было бы равномерно загружено, если б не эта «ангина».

Но в принципе, много сил ушло, чтобы завод наладить. Вот, к примеру, раньше из отходов древесины штакетник на продажу делали. А в котельной дорогой мазут жгли. Ёпэрэсэтэ! — как тот мужик, что ящик водки продал, а деньги пропил! Прикрыли это дело. Поставили дробилку для щепы, топки Померанцева смонтировали — очень высокий КПД. Сейчас отходы сжигаем, и по энергии существенная экономия. Отходов у нас по балансу даже больше, чем надо произвести пара. Вот, например, «карандаша» огромный запас накопился. Выпиливать можно хорошие места из этих «карандашей» — итальянцы будут брать на мебельную ножку, я выяснял.

А ведь раньше мы кроме шпона еще и классную мебель делали, и корпусную и мягкую. Рамочные конструкции отличную рентабельность нам давали — 59 процентов! От всего этого отказались, убрали все лишнее. Я настоял.

Понимаете, надо заниматься одним делом. И даже в одном деле нужна специализация. В каждой области должен работать специалист. Вот мы почувствовали себя специалистами по работе с лущеным шпоном. А если и массив, и детали клееные, и фанера... — очень большое предприятие получается, неповоротливое. Пока от директора до коллектива идея дойдет!.. Большущий минус.

Наш завод, в принципе, даже сейчас можно на три поделить. И я потихоньку начал отделять.

Вот, к примеру, автослужба. Это же сколько всего надо! Кучу лицензий оформи: на перевалку грузов, на перевозку людей, на СО-СН!.. А снабжение? То колесо, то лампочки нужны. И все это содержать?! Я посчитал, сколько у нас составляют затраты на транспорт, пригласил директора соседнего автохозяйства, который тогда вообще без работы сидел. Он в трудные времена устоял и хозяйство сохранил, я ему поэтому доверял. Значит, говорю: слушай, забери ты, бога ради, мои КАМАЗы, а рассчитаешься перевозками. Потому что он специалист в этой области, он знает, как бумаги оформлять, как содержать машины (ГАИ ведь все время контролирует). Ему это ближе. Я транспортные затраты переложил как бы на него. Они, конечно, все равно в себестоимости остались, но получается дешевле, значительно. Если у нас расходы на транспорт были 180 рублей на кубометр, то у него — 150. Я посчитал: экономия примерно 10 000 рублей в день. Ну и поладили.

И с ремонтной службой так же. Мы расходуем на содержание оборудования — а оно довольно старое — где-то порядка 10 миллионов рублей в год. Я эту сумму вычислил. Потом встретился с «Ульяновским заводом тяжелых станков». У них база идеальная, они и обслуживать могут лучше, чем мы сами. Я переложил на них текущий и капитальный ремонт оборудования. Им — польза, и нам выгодно. Главное условие: простои должны быть сведены к нулю. Когда они будут ремонтировать, как — это мне не важно. Сами согласуют все вопросы с начальниками цехов. С учетом текущей загруженности составляется график ремонта. В удобное для нас время они выводят станок на день — два или заменяют из своего обменного фонда. Работает система исключительно хорошо.

Так Куприянов отказался от многого. Не то что КАМАЗы, часть простаивающей без дела земли городу отдал, закрыл «престижные» и неубыточные производства, чтобы сосредоточится на главном. Не очень вяжется все это с образом рачительного хозяина, у которого «запас карман не тянет». Зато легко монтируется с образом расчетливого и холодного бизнесмена.

— В начале девяностых мы сами себя искали, думали: что делать? Потому что рынок обвалился, мебельная промышленность в нашем регионе как-то раз — и легла. Заказы на детали мебели тоже резко на убыль пошли. Я мощное сокращение провел — с 600 до 400 человек. Из объединения звонят: любой ценой удержи людей, сохраняй коллектив! А я уперся: «Не буду себе в убыток на склад работать!» Потому что все, что мы производим, еще до реализации сразу налогами обкладывается, и — нет денег.

Скандалы с «Ульяновскмебелью» кончились тем, что мы выкупились. Самыми первыми выкупились, документы аж в Москве согласовывать пришлось. Сначала ушли на аренду с правом выкупа, потом оформили бумаги как народное предприятие, потом ТОО, ООО. Так я из подчинения ушел, руки развязаны, делай что хочешь. А что делать?

Идея была в том, чтобы найти продукт, который можно выпускать на том оборудовании, что есть у нас распоряжении, и вот с этими конкретными кадрами.

Как раз в этот момент на нас вышли итальянцы. Их сюда, между прочим, бывший директор Зеленодольского завода направил. Говорит: тут Инза неподалеку, съездите, посмотрите. Они приехали. Привезли образцы, показали, какой товар хотят получать. Я не верил, что мы потянем. Провиделли неделю с нами бился, доказывал: сможете!

Ё моё, почему бы и нет?! Он хозяин — сам закупать будет. Образец мы ему изготовили... Да нет, он сам и изготовил — с нашими рабочими. Как сейчас помню, это была прямая деталь: 9 мм — толщина, 63 — ширина и 772 — длина. Но если бы нас цена не устроила, мы бы точно не согласились. Я с коллегами посоветовался: почем Нижний Ломок продает? Посчитали — прибыль большая. Тут еще до меня дошло, что НДС возвращать будут! Выгодно, ё-моё!

Трудней всего было перевернуть сознание людей, что мы на экспорт сможем работать. Нашу начальницу цеха сам Провиделли убеждал, а она ни в какую: не сумеем — и все! Разнотолщинность не уберешь! Но он доказал ей все-таки, что на нашем оборудовании можно это делать. Он заставил нас работать.

Начали мы с пробной партии. Загрузили один грузовик — отправили. Получили первые деньги. Потом стали отгружать по два грузовика в месяц, потом дошли до 4-х. Старались делать немного, но с тем качеством, которое требовалось.

А с итальянцами все-таки трудно работать… У них в месяце 60 дней. В порядке вещей: говорит тебе «завтра», а сам думает «послезавтра». Скажет, что деньги оплатил, но это ничего не значит. Это у него только в мозгах...

Так что, спасибо итальянцам, но порядку и дисциплине мы учились у немцев. Мне в Германии, хоть это и не принято, на любой фабрике дают зеленый свет. Записывай, фотографируй, спрашивай, что хочешь. Главное, не бойся спросить, не делай вид, что сам все знаешь, и не стесняйся. Германия — не Россия, ее за неделю объехать можно. Все заводы. Всех спросишь, чего и как: цены, объемы, качество. В Европе такие же производители. Что им нас бояться? Они понимают, что мы далеко, и силы у нас пожиже.

Сейчас для меня без разницы — что в Кельн, что в Ульяновск. А первое время боялся за границу ездить. Не того, что от самолета отстану, а что носом в мой же брак ткнут. Но ничего. Оказывается, мы не хуже их работать умеем.

В общем, экспорт — наука не сложная: точность отгрузок, точность изготовления, точность оплаты, твердость данных обещаний... Мы начинали с одной машины в месяц — для итальянцев. А сейчас у нас уже не меньше двадцати точек поставок: в основном, небольшие фабрики. Италия, Германия, Чехия, Франция... Справляемся…

Что такое процветающее предприятие, как оно выглядит? Точнее, как должно выглядеть в соответствии с общепринятыми представлениями? В советские времена воображение рисовало эталон в виде завода-автомата (вспомним Кабаидзе!). Рыночные реформы не изменили этих представлений. Напротив, прогрессивные экономисты их только распалили: все сломать, построить заново, чтоб станки, поточные линии, обрабатывающие центры — экстракласс; продукция — на уровне лучших мировых стандартов! А что это такое, «мировые стандарты»? Если верить Куприянову, по западным стандартам что «выгодно», то и есть «самое лучшее».

— Глупо стесняться своей продукции. Есть такая схема: дорогой мебели продать можно немного, дешевой — больше. Хотя прибыль получается одинаковая. Деньги можно зарабатывать и там, и там, только со своей спецификой. Что выбрать — тут интуиция нужна.

Насчет станков… Хорошо, конечно, когда они самые современные. Но ведь высокопроизводительное оборудование и загрузить надо соответственно. И людей к нему каких-то других поставить. А еще там такие начисления на амортизацию! Значит, себестоимость растет, товар продать сложнее...

Я не скряга. Сколько денег вложили в завод — только мне известно. Одни коммуникации во что обошлись! Водопровод, паропровод, дороги... — все это надо было делать, чтобы сократить сроки транспортировки из цеха в цех. Почему мы деньги в благоустройствкладываем? Да потому что это же прямая экономия издержек, снижение себестоимости и цены товара. Могли бы — в новые фонды, но это привело бы к повышению цены. У нас действительно 75% оборудования менять надо (дорогой ремонт). Но, с другой стороны, по техническим параметрам, я считаю, мы бы еще обошлись тем, что есть.

Вот и думай! Заглянуть в завтрашний день — надо станки покупать. Было бы супер! Но побежишь впереди рынка — тоже можешь «попасть». Хотелось бы, чтоб как-то эволюционным путем... Не торопясь...

И потом, я все жду, когда в нашей экономике лизинговые программы заработают. Вот у немца спрашиваю: у тебя денег до дури, зачем ты кредиты берешь? Он мне с карандашом в руках объясняет: кредит выгодней. Если промышленник свои собственные деньги вкладывает в производство, это обходится в 15 — 20%. А в банке — максимум 7%, надежный партнер получает деньги под 3-4% годовых, а ВИП-клиенту вообще без процентов дают. А у нас как брать кредиты? Залезешь туда — уже не вылезешь. При этом банки-то уже достаточно крепкие, смотришь, и золотовалютные запасы приличные. Можно же, наверное, что-то сделать. Не все ж государству только налоги с нас драть. Если, допустим, в лизинг брать оборудование, да еще включать это в себестоимость, — окупается гораздо быстрее.

Но самое главное для меня — чтобы покупка станка была заранее оправдана конкретным заказом. Вот мы шлифовальное оборудование поставили — будем делать шлифованные детали для итальянцев. Договор есть.

Десятилетиями страна усидчиво изучала марксистско-ленинскую философию с научным коммунизмом, а твердо усвоила, похоже, только вульгарный материализм. К слову «прогресс» сознание автоматически подставляет только прилагательное «технический». На самом же деле, важнейшая составляющая прогресса — человеческая. В конечном счете, хороша та экономика, в которой люди стремятся хорошо работать.

Куприянов — толковый инженер, решивший воспитать в себе финансиста. Но залог всех его достижений в том, что он потрясающий менеджер, кропотливо и тщательно выстраивающий отношения с людьми.

— Нами ведь раньше детей пугали: «Будешь плохо учиться — пойдешь на «древзавод» бревна катать!». А знаете почему? Из-за кадровой политики. Сюда даже директора найти было трудно — никто не шел. Ну и не везло заводу на директоров.

Я в первый свой день спрашиваю секретаря: «Любовь Никифоровна, ты давно работаешь? Сколько через твои руки директоров прошло?» Она с ходу отвечает: «За 38 лет вы — восемнадцатый». Вот! Получается в среднем по два года на каждого начальника.

Раньше, верите, у нас утренние планерки начинались с двух вопросов: где чего украли и сводка из вытрезвителя. Да прежний директор и сам вместе с рабочими водку пил. Что ж тут будет-то?!

А был, например, один — ну, чиновник! — это у него в крови. И власти наши его то поставят, то снимут, то поставят, то снимут. Он говорил: я, как ночной горшок: меня то задвинут, то выдвинут. Я его взял в отдел снабжения начальником, и там он был как рыба в воде. Нашел себя.

Ругать людей бесполезно. Ты хоть из кожи вон лезь — ничего не добьешься.

Я, например, по такой методе действовал. Сразу пошел к начальнице цеха: «Покажи, кто у тебя любимчики, на ком цех держится». Она-то своих людей знает. Короче, постепенно собрал команду, сплотил людей. А там поставили задачу — и вперед. Понимаете, какого-то давления чисто административного никогда не было. Да у меня и в характере этого нет. Просто говоришь мужикам: надо вот то-то и то-то сделать. Они сразу с тобой или соглашаются, или нет.

Ну, уж когда не соглашаются, тогда заставлять приходится. Дело-то надо делать…

Я тут в Германии вот на что обратил внимание: они латы упаковывают не так, как мы. Кладут не плашмя, а на ребро: тогда площадь соприкосновения меньше, и штабель не «расползается». Приехал — рассказал об этом мастеру. Правда, я не сказал: «Олег, давай теперь так упаковывай». Сказал: «Подумай. Может, так лучше?»

Уважаю людей, которые умеют то, чего я не умею. Знаешь, что от человека можно взять. А если не умеет — что возьмешь?! Значит, его сначала научить надо, а потом требовать. Принцип такой: если человек говорит, что хочет учиться, — обязательно надо ему помочь. Даже если уедет — и с концами. Все равно помогу. Потому что тот, кто рядом с ним работает, должен видеть и понимать, что с учебой и ему помогут. Это не просто слова, у меня теперь в Питере ректор лесотехнической академии знакомый.

Человеческий фактор — это самое главное, что ни говорите. Повышение ответственности каждого на своем рабочем месте. Под эту мерку у нас весь учет труда поставлен. Я как директор закладываю простую мысль: будешь хорошо работать — будешь прилично зарабатывать. Мое дело обеспечить это. По Инзе уже пешком пройти боюсь. Все ж тебя знают, подходят: «Николаич, возьми на древзавод». А у нас и так штат 900 человек. Куда брать?

Зарплаты у наших рабочих тут самые приличные. Но, по большому счету, все равно низкие. Я считаю, что за нормальный труд человек должен иметь нормальное жилье, содержать семью, отдыхать, образование детям давать. На все это своим людям мы пока не зарабатываем. Ни в стране, ни на фабрике. Почему? Вроде, не ленимся и работаем не хуже. Может, потому, что мало хорошего в жизни видели?..

Хорошая жизнь — она, знаете, как людей меняет! У меня вот один сотрудник есть — матерщинник, каких мало. Когда мы новое заводоуправление выстроили, он зашел и — целый день, как воды в рот набрал. Я ему: мол, случилось что? А он: «Да неловко как-то…»

«Благоустройство» — понятие более широкое, чем принято считать. Благоустройство территории, завода, страны, жизни… Было бы интерсно порассуждать и на эту тему, но сегодня Куприянов озабочен более конкретными проблемами. При всех плюсах, в его модели постепенного врастания «Инзенского ДОЗа» в капитализм есть и очевидное противоречие. С одной стороны, да: постепенность, тщательность во всем, предельная специализация, опора на имеющиеся силы и средства, никакого распыления! Но с другой стороны, рынок не стоит на месте, меняется конъюнктура. Да и вообще, по Марксу, «если дело не развивается, оно загнивает»… Другими словами, зреют перемены.

— Клееные детали нас пока кормят. Н о вот я только что вернулся из «Макрофлекса»: они убрали латы из кроватей, снова перешли на массивную конструкцию. Дешевле. Европе сейчас дешевые товары нужны. Значит, и нам думать надо.

Но у себя на заводе мы суетиться, распыляться не будем. Тут в Кузоватове есть мебельная фабрика (всего 120 километров от Инзы). Сейчас мы на нее оформляем документы. Пока она в федеральной собственности, но не производит ни черта. Начальница цеха сторожем работает: ну что это такое?! Говорит: «У меня душа болит за эту фабрику, я тут выросла, молодость провела, куда от нее пойду?» То есть, специалисты пока остались, основные фонды хорошие. Сушка, проварка — начало есть. Лущильный станок поставим. Будем больного ребенка восстанавливать. У них пока производство строганого шпона, но это мы уберем, пусть учатся работать с лущеным.

Дальше — смотрите: у нас в Поволжье сейчас нет ни одной фабрики, которая выпускала бы кровати. Молодежь женится, им, в конце-концов, спать где-то надо? В торговле — только спальные гарнитуры. Дешевых кроватей не найдешь.

У себя в Инзе делать кровати мы не можем, площадей нет. А Кузоватовская фабрика раньше спальные наборы выпускала. То, что нам нужно. Сейчас они к нам вливаются, и мы на этих площадях организуем сборку решеток, потом наладим производство кроватей. Планирую комплектовать матрасами от «Макрофлекса», уже договорился. С фурнитурой определимся.

Кузоватовскую фабрику я не просчитывал, но кожей чувствую: надо, надо.

Значит, получится еще два производства. Но только все на полном хозрасчете! И тогда самая подходящая форма руководства — холдинг. Мне, например, нравится, как у Бунова дело поставлено. И у меня, в принципе, тоже несколько направлений — производство фанеры, деталей мебели, обработка и склейка. Неизбежно придем к тому, чтобы пустить их на собственный баланс. Выделим производство решеток, кроватей. И получится полная линия.

Если на этой жизнеутверждающей ноте поставить точку, у читателей может сложиться неправильное впечатление, будто никакие другие перспективы, кроме производственных, лучшего российского экспортера не интересуют. А ведь все с точностью до наоборот.

— Нет, я не из таких. Меня с родного древзавода вперед ногами не вынесут — сам уйду. Тут — как в спорте: главное — вовремя закончить. Да и я теперь знаю, что на этом свет клином не сошелся. Многое еще в жизни хочется и посмотреть, и испытать.

Пора сказать про него самое главное. Куприянов летает. Мечтал в детстве — не получилось. Тогда кончил техникум, институт, сделал карьеру в «Сельхозтехнике», из грязи — в буквальном смысле — вытащил завод, нашел работу для тысячи земляков, накормил три четверти бюджетников целого района, купил недорогой дельтаплан с мотором и — полетел.

Пока управлять выучились трое: сам, водитель и председатель местного ДОСААФа. Скоро в Инзе откроют аэроклуб.

О главном куприяновском увлечении наслышаны все коллеги. Одобряют не все: «Шнабель Андрей Дмитриевич… Я его очень уважаю, и очень ему благодарен за помощь, всегда советуюсь. Только он мне запрещает летать, говорит — сверзишься…» При этом лицо у Куприянова делается удивленным, на нем читается искренне непонимание: если не летать, тогда зачем все это?!.

— А здорово так летать! В самолете — что? — замкнутое пространство, сидишь, как в квартире. Только в окошко и видишь, что летишь. Высоко, скучно. А на дельтаплане — всего метров 300-400. И Инза сверху красивая такая!..

Внизу-то вся в колдобинах, а сверху — красота!..

29 июня 2002 (№10)